Долгий сон - Страница 104

104

x x x

Тень обратилась в бабку Глашу. Помахала перед лицом рукавом, прогоняя свет и привыкая к легкой тени. Уложила на чурбачок принесенный пук мокрых, набухших от воды розог, сноровисто скрутила узловую петлю на толстой веревке и только пожала плечами, услышав просящий Леськин голос:

— Руки не вяжи… Сама вытерплю, не впервой…

— Уж правда твоя, что не впервой… Бесстыдница! Сколь уж сечена, как уж с Аннушкой старались, а то одно, то другое отчебучит… Был бы мужик в доме, ты бы давно шелковая стала.

— И без мужика по три дня встать не могла… — как себе пробурчала Леська, а Пашка даже поежился — он хорошо знал, как нужно сечь девчонку, чтобы даже терпеливица Леська три дня лежала. И столь же хорошо знал характер Анны, которая только по названию приходилась Леське тетушкой.

Наполовину глухая, на вторую подслеповатая бабка все-таки услыхала. Или догадалась:

— Молчи уж… кого любят, того и дерут! — перебрала в узловатых пальцах прутья, сложила три, махнула рядом с телом.

— Стань ровней! Да локотки не опускай, почем зря сиськи стегать не буду, чать, не Анна…

Леська послушно перехватила вскинутые руки, плотнее прижалась к столбику, словно обнимая его грудями. Пашка уже по пять раз сожрал глазами эти ладные тугие полушария, с темными окружностями сосков и сочной горошиной посередине.

— Ляжки сведи плотней. Не перед мужиком стоишь на показе.

Леська аж зажмурилась от стыда, отчаянно умоляя Пашку не шелохнуться, не скрипнуть, не выдать их огромной страшной тайны… и не увидела тени первого замаха.

Спина вспыхнула от боли одновременно с пришедшим посвистом розог. И первая, самая болючая розга, пришлась на вторую — когда уже ждала, когда вспомнила росчерк розог на голом теле и жаркий поцелуй злых острых кончиков.

Бабка и вправду не Анна — секла без злости, не подергивала пруты на себя, не старалась выбить из Леськи низкое рычание боли сквозь прикушенные губы. Но и спуску не давала — отмахивала, придерживала и ровненько укладывала розгу чуть наискось на тонкой, гибкой и отчаянно извивающейся спине.

Леська могла и не снимать трусики, не раздеваться полностью догола — сделав шаг на другую сторону, Глаша заново перекрестила прутьями уже набухшие рубцы на спине. Намертво сжатые ягодицы, струны ног и судорожный изгиб талии… Сечь бабка умела. Но и Леська умела терпеть. Лишь с третьей замены розог девушка с трудом разлепила прикушенные губы, сдавленно застонала:

— Больно…

— На то и секут… — проворчала бабка, но все же смягчила очередной стежок.

Да и сама видела, как все сильней искрятся на теле девушки капли пота, как резче дергается она от каждого удара и сильнее играет всем телом у старого, начисто отполированного столбика.

x x x

А Пашка уже давно наигрался с ее телом, насладился каждым изгибом, каждой линией, каждым движением этого странного и резкого танца голой девушки под мокрыми прутьями. Уже не надо было ни Леськиных грудей, ни крутого изгиба сочных бедер, ни стройных, сейчас напряженных от боли ног — скорей бы кончала бабка свистящую музыку этого танца, не может ведь она больше… не может…

Девушка тоже перестала играть телом — розги оказались сильнее желания покрасоваться, показать себя всю, ну как есть всю — сейчас, принимая воющей от боли спиной очередные прутья, Леська упрямо толкала в голове только одну фразу, ровно в такт замахам, ударам и боли: «молчи-терпи-не маленькая… молчи-терпи-не маленькая…» Ой, мамочки, как больно же! Оо-о-о!!!.. Про себя? Или вырвалось?

Шлепнулись рядом прутья. Утерлась рукавом бабка — не те уж годы, чтобы без продыху полста хороших розог дать.

— Хватит с тебя, охальница голозадая… И скажи спасибо, что зад не тронула. Гости придут, сидеть не сядешь. Слышь, нет?

Леська то ли прошептала что-то в ответ, то ли всего лишь хотела. Бабка, даже не оборачиваюсь, уже от дверей:

— Отдышись, ополоснись еще в баньке, да проходи в дом. Скоро уж люди соберутся… Да и Пашке своему крикни — не рыбалить вам сегодня. Опосля сходите…

x x x

Дыхание приходило в норму. Волнами, в такт ударам сердца, тупела острая боль, превращаясь просто в большой-большой и болючий-болючий ожог. Застонала почти неслышно — капли пота не хуже солянушек впились в рубцы. Тяжело отлепила руки, чуть пошатнулась и хрипло, негромко:

— Вылазь оттуда… дай воды.

Пашка вылетел к ней быстрей, чем летел по огородам с клятыми веслами… Они с глухим стуком шарахнулись на пол следом за ним, а он уже подсунул к лицу Леськи кружку с теплой водой, словно заранее поставленную у чурбачка, среди истрепанных розог. Леська отпила, поморщилась.

— Лесь, я того… Я не хотел, я тут.

— Замолчь, Паш, мне и так хреново… — потом вдруг выдохнула: — Без тебя хуже было бы. Я для тебя ведь старалась…

— Ой, Леська, ой дурочка ты моя… — провел пальцами по мокрым щекам (от пота? от слез? не плакала же!) — Ну зачем ты это? Я бы потерпел, потом бы сам спросил, ну чего, дались вам эти купальники…

Все так же прижимаясь передом к столбику, Леська раскрыла глаза:

— Кого? Чего спросил бы? Какие купальники?

— Ну, девки говорят, будто есть такие, что он на тебе, ну навроде как есть, а ты как голенькая… модные… тебя же за них бабка драла, я же знаю!

Леска скользнула вниз, на коленки, куснула ладонь, смеясь и плача:

— Ой, Пааашка, милый Паашка… О-о-ой, чучело ты у меня огородное!.. Это же про другое… подстриглась я по моде! Ой, боженьки, купальник ему подавай голый…

— Ну чего ржешь? — насупился было Пашка, потом одумался, вспомнил, где они и что сейчас было с Леськой. — Чего это я чучело?

104