Долгий сон - Страница 127

127

— Мне не нужно ваших намеков и детских послаблений! — дернула плечом Настасья Ильнишна. — Вы это бросьте! Чтобы все было как в народе, чтобы все-все! Нельзя вникать в судьбы, не воспринимая их… — резко оборвала себя, еще больше устыдившись даже не факта скрытого приказа — секите меня! — сколько своих путаных объяснений. Да еще и перед холопкой, чье дело лишь исполнять.

Того же мнения держалась и Марфа:

— Ваша воля, матушка-барышня. Все будет, как велено да сказано. Позвольте по темноте прийти и сопроводить…

— Да уж конечно, сделай милость, приди! — нервно засмеялась Настасья Ильинишна. — Неужто мне самой по вашим задним дворам навоз месить в поисках этого… как его… — Сделала вид, что напрочь забыла и Егора, и его «жеребца», туго вбитого в раскрытую стонущую щель Машки, и игру тугих мышц с рукой, вскинувшей розги…

Снова оборвала тему, резко сменив ее:

— На балу у его сиятельства желаю быть в народном наряде. Подбери все что положено — у нас пейзанский бал! С хороводами и нарядами.

Что такое «пейзанский», Марфа не очень усекла, но насчет нарядов поняла правильно:

— Да ваша красота, матушка-барыня, хоть в каком наряде господам князьям глаза порежет… Уж не сомневайтесь, сделаем в лучшем виде! Сама пригляжу да все жемчужинки на кокошнике пересчитаю!

— Ох, иди уж, сладости говоришь тут… Нашла красоту… — смутилась Ильинишна, а Марфа пела, соловьем заливалась:

— Ваш покойничек батюшка тоже охоч был до простых нарядов! Так умел наряжать слуг своих верных, что на выездах ну ровно как былинные ходили! Жаль, что вашу светлость так рано во французское обучение услали, жили бы тут, такой красоты вовек никто не забыл бы!

— Ну иди же, иди! — совсем засмущалась Настасья, поглаживая руками уже выложенный на стол шелковый сарафан.

Не для бала — нет. Тот самый, в котором ходила в людскую парную, глядеть на то, какие они, причастия от розог… вон, еще на подоле полоска присохшая темная — оступилась тогда у лужи. Нет, не стирать! И вот тут помять надо, а вот тут прорешку сделать… Чтобы все было как в народе!

Марфа еще раз огляделась — ну, вроде все как надо. Егорка хоть дурак дураком да жеребец жеребцом, а вроде все понял. Свеча в уголке, свеча у стенки — вроде и видно, а лишнего в глаза не пялит. Даже на язык проверила, что за вода в кадушке — не бухнул ли соли старательный кучер в барышнины розги-то… куда ей, соплячке (прости господи мою душу грешную!) под наши соленые… А ведь туда же, хочу как все! Ну, погоди ты у меня, со временем еще узнаешь, как оно… Прутиками в воздухе помахала, в ладонях помяла, сквозь кулак пару раз на выбор протянула — и тут Егор не сплоховал, все ровненькое да гладенькое. Старается, стервец, знает, что если чего не так — не то что лесу на избу, головы не сносить! Третий раз крутнулась по бане, оглянулась, мелко перекрестилась и пошла звать «новенькую».

Та шла за ней, оступаясь в потемках, будто и вправду новенькая, к закоулкам и дровнякам не привычная — того и гляди, заместо налево направо шмыгнет. Под локоток где надо придержала, та ручкой дернула — мол, не маленькая! Ну иди, иди, большая ты наша…

Егор в отличие от прошлого раза и не балагурил, даже сдуру чуть не поклонился, но кулак Марфы из-за девичьей спины так мотанулся, что вовремя понял, в деланной улыбке усы по щекам распушил:

— А вот и новенькая! Ишь, проказница! Попросим на лавочку, со знакомством…

Снова Марфин кулак: не ляпни, дурак, лишнего!

А тот словно во вкус вошел:

— Ну, не стой столбом! Мне с тобой возиться недосуг, барская работа не ждет! Скидай сарафан, кому говорят!

Новенькая беспомощно оглянулась на Марфу, застывшую за спиной — не углядела в полутьме ни выраженья лица, ни глаз. Неумело взялась за подол, вверх потянула, потом резко повернулась спиной к Егору и словно застыла, замерев руками у пояса, на полпути уже снятого вроде сарафана.

— Повыше ручками, и скидываем… — пришла на помощь Марфа, на мгновенье показавшись из тени: — У нас все по-простому, по народному, девушек-красавиц завсегда вот так постегивают. Чтобы и тело играло, и красоту не прятала, и стыд девичий наказанью помогал… Оно так, в народе-то… — говорила, словно баюкала, и чуть не силком заставляя Настасью еще выше, потом еще выше задрать подол и, наконец, вовсе снять сарафан. Облегченно вздохнула — барышня вняла то ли совету, то ли приказу, никаких своих господских кружевных панталончиков вниз не натянула.

Заткнулся даже Егор: мало кто из девок стоял вот таким стройным золотым слиточком, чтобы ну все при ней — и не худое, и не толстое, и соски торчком, и лобок пушистый, руки покорные по бокам, не прикрывая прелести…

Как само вырвалось:

— Ох и красива-а-а… — снова осекся, даже без кулака Марфиного, прикусил язык и грозно брови сдвинул:

— На лавку, проказница… Матушка-Марфа, сколь ей барыней-госпожой нашей милостивой на первый разочек велено?

Марфу будто ушатом ледяной воды сполоснуло: Боженьки, да как же это… Ничего ведь не говорили… ничего не обсказали с барышней… пойди пойми, что у нее на умишке-то в угаре «народном»? Сто дать — помрет, пятьдесят — на бал не поедет, а понесут, десять — потом все космы седые повырвет за «детскость»…

Пока воздух ртом хватала, голосок новенькой. Егор снова аж рот раскрыл — мало кто тут чего говорил, окромя писку, визгу да «пощадите»:

— Мне… матушкой-барыней… велено дать одну четвертную. Она… сказала… да, она сама сказала, чтобы было строго и целым пучком розог сразу.

Егор переглянулся с Марфой. Ну-ну, строго… знала бы ты, что пучок он больше звону да брызги дает, а вот если тебя в один прут, да с протяжечкой… да вон теми аршинными просоленными, вот тогда тебе и строгости хватило бы. Ишь, матушка-барыня ей сказала…

127