Ясный холод тек по склонам. Чистый, свежий. И словно живой, но ни радостный, ни печальный. Ну… Ну просто мороз как мороз! Вдохнула, поняла, что который раз ничего не поняла, а Епифан все так же молча стоял рядом, будто и не собираясь вниз, ко входам.
На всякий случай переспросила:
— Мне туда самой? Одной?
Кивнул — мол, сама все видишь, провожатый уж ни к чему.
— А к кому там? Кто встретит? И чего говорить?
Тенью пробежала грустная улыбка Епифана:
— Говорить? Хм… Слушать, девочка. Просто смотреть и слушать. Там мало кому говорить разрешено.
— А ты куда?
— Я недалече. Надо будет, и меня позовут. Все, иди…
— Да иди же! — вроде и повернулся, потом неожиданно сгреб руками, на мгновенье прижал, словно еще раз от чего ограждая, туго глотнул комком и в самое ухо:
— Все… Иди… Не бойся шага…
Какого шага? Опять темнит Епифан? Или она сама еще ничего ясного не понимает? Ай, да ну вас всех!
И она пошла. Даже не помнила, спотыкалась или нет, видела ли, куда ногу ставить, только краешком удивлялась, отчего так легко идти по обрыву, который на глаз вроде стеной опускался. Стена вниз, а ноги чуют, что вверх… Чудеса твои, Род-батюшко!
Черным провалом вход. Почему этот выбрала? Сама не знала. Не самый близкий, но и не дальний — ну, просто ноги так пошли. Едва шаг вступила, как в черном мареве — черные тени. Встали по блокам, замерли, она тоже. Как внутри чего-то прошелестело, короткими осторожными пальцами внутри головы, под сердцем. Сердито фыркнула — щекотно же! Чего в голове шаритесь!
Будто поняли, так же дружно растаяли — так и не поняла, люди иль нелюди, жить иль нежить?
Спросить не успела, куда идти дальше — вход на две части шел. Пошла налево — по сердцу. Снова тень, но уже под потолком — светится слегка-слегка, будто туман на старом болоте. Ну, это не страшно — таких, как ты, уже видела. Лучше бы кого другого на стражу поставили — ты же бессловесный, у тебя и путь не спросишь. Ишь, глазами крутит, пугает — пугай-пугай, раз я тебя увидала, значит, ты сам мне показался. Значит, уже пропущена: на врага Раш-стражец нападает страшной невидимкой. Епифан показывал такого, как ты, в первый раз — валун-валуном, ну не больше как в две головы размером. А потом удар словно молниями: паутинные нити в стороны и к цели — да только от той паутинки сосновые стволы словно бритвой режет и камни дымятся, как суп на костре. Епифан говорил, что лихого иль злого человека такие паутинки ломтями режут… Тьфу ты…Аж передернулась…
На всякий случай слегка замедлила шаг, чуть-чуть поклонилась верхнему стражнику — и показалось, будто тот в ответ подмигнул. Нет, конечно же, показалось — у него ни глаз, ни век-то нет, одна голова… Откуда же глаза, чем подмигивал? Почему их вижу? Решить вопрос не успела — поворот и снова тени, снова с обеих сторон.
Но уже светлые и шаги слышны — значит, что-то людское. Нежить так не ходит. Точно — люди! Однако лиц и вовсе не видно под светлыми накидками. Котомку сняли с плеча, не спросив. Холстяную рубашку сдернули, заметить не успела — вроде и не грубо, так скользнуло, будто и не было завязок у ворота. Лихо раздели, служивые! Дернулась было, но успокаивающе легли на плечи руки — не бойся, так надо. Ну надо так надо, однако же… Не, не то чтобы холодно, хотя и морозно, просто телешом идти… Ну, стыдно, что ли…
Вздохнула, послушно пошла вперед, отгоняя мысли о том, что идет нагая, как в день рождения. Даже руки не дернулись, прикрыться, когда снова по бокам светлые накидки — ага, поняла. Ей такую же протянули — не, от морозца вроде не прикрывает, просто от лишних глаз. И странный все равно морозец — ноги не леденеют, босиком по камням, а холодок как внутри всего. Пробирает, хотя терпеть можно. Ладно, потерпим. А теперь куда?
Все исчезли, будто и не было. Налево? Направо?
Ну и пусть. Пойду, куда не положено — сами виноваты. Шагнула, склонила голову под низким сводом, снова распрямилась. Уу-у-ух ты!
Аж ты цельный дом под землей — с ровным полом, крышей, с сундуками по стенам и хитрыми такими полочками-пристеночками: а на ни-и-и-их! От пола до потолка, куда глаза хватает — свиточки… свиточки… свиточки… Вот бы сюда Березиху! Она над своими сундуками трясется, будто там весь мир упрятан. А тут таких сундуков, что песка на речке!
Оглянулась — никого. Постояла. Еще постояла. Скушно… Оглянулась третий раз, несмело протянула руку к пристеночку. Взяла свиточек, глазами стрельнула — не-а, не наши буквицы. А вон тот? А тот?
Сзади ударом хлопнуло — оглянулась: филин! Ух ты, какой здоровущий! Глазищи блюдцами, когти в ладонь… Урукнул-угукнул, испугать хотел. Фиугушки, не таких видали… Чего крыльями-то захлопал? Куда идти? За тобой, что ли? Ну, надо, так пошли…
Ша-а-аг!
Гомон, визг, то ли хохот, то ли ругань — у них иной раз и не поймешь. Не люди, а грохотули какие-то! Аньтика вроде никуда не бегала, ничего не спрашивала — или только показалось, что не бегала? Потому как возникла рядом, словно из-под камня выскочила, и жарким шепотом:
— Там свадьба будет! — Покраснела, будто ее саму сейчас замуж выдавать будут, прыснула в ладошку. Ну что за девка…
Олия вздохнула, напустила на себя серьезный вид и тоже вдруг покраснела: свадьба, это… Это ой-ой-ой! Интере-е-есно!
— Пошли невесту смотреть! — Сначала шагнула вслед за Аньтикой, потом остановилась. Ну что я, в самом деле, как девчонка, невесту глядеть… Эка невидаль, а то мы всяких там невест и ихних нарядов не видали!
А где ты их видала? На трех свиточках Березихи и один-единый разочек живьем, когда одну из сестер-белиц в замужние дела провожали! Ну и ладно… Все равно невидаль… Или все-таки поглядеть? Неужто и у них, как с Саянкой, будет?