Долгий сон - Страница 63

Вежливо улыбнулась, как мало знакомой, но все-таки где-то мельком виденной девчонке и отвернулась к окну. Она ли это? Впору зажмуриться и потрясти головой…

И все-таки она: щелкнул замок сумочки, проездной — контролеру. А в сумочке, хищно свернувшись, блеснул заклепками тот самый собачий ошейник…

2004 г.

Поединок

По осенней сырой распутице задними дворами села шли двое — грузная, хмурая баба в потертом платке и юная, но крепкая девушка в легком цветастом платье. Поеживаясь от холода, она молча выслушивала усталую ругань бабы — видно, что та ругалась уже давно и впустую.

Старенькое, застиранное платье без формы и вида не могло скрыть крепкой, стройной фигуры девушки. Длинные, тяжелые волосы волной падали на спину: тетка велела снять платок и расплести косу, здесь это было первейшим обвинением и знаком — быть девке стеганой…

Аленка (так звали девушку), а если совсем точно — Еления, упрямо смотрела под ноги, и старательно гнала от себя мысли о предстоящем. Тетка вела ее к лавочнику Матвеичу — ведь нашел старый черт, на чем поймать! И никуда уж не денешься — грех тяжкий, а за нечаянно и бьют отчаянно…

Ладно бы дома, сама тетка проучила бы — разве впервой! Но жадный мужик раззвонил такую хлябь, что спаси, Богородица… Вот и ведут девчонку и на мучение, и на стыд…

Так и шли — тетка с ворчанием, девушка молча. Дошли до просторного дома Матвеича (лавочник жил с размахом) и Анна торопливо постучала в крепкую оббитую дверь.

— Ну, кого там? — нелюбезно прогудел из-за двери мужик.

— Мы это, Матвеич, я и Аленка… На поклон к тебе, батюшка…

Грохнул запор, потом щеколда, дверь без скрипа распахнулась наполовину. Косматая борода Матвеича недовольно пробурчала:

— Чего на поклон? — но, разглядев, что за спиной просительницы стоит, опустив голову, та самая, давно примеченная и в храме, и пуще того — этим летом, на реке, где резвилась и нахально сверкала чем не положено, девчонка, куда более приветливо проговорил:

— Виниться, значит-то? А как виниться-то? Ну?

— Вот… Привела к тебе на поклон… На розги твои, батюшка. Уж выстегай девку как надобно, да прости…

Матвеич хмыкнул, распахнул двери:

— Ну, заходьте. Ишь ты, на поклон… Как убытку хрен знат сколько потерпел, так не думала! На што мне теперича твоя задница? Убыток вернуть? Чтоб такие убытки простить, надобно всю как есть лозой разрисовать. Да и ишшо кое-что взгреть! Душевно чтоб, памятно…

— Уж посеки, посеки ты ее, Матвеич! Девка крепкая, стерпит, сколь на душу положишь… Ну, чего молчишь, окаянная, — толкнула в бок Аленку.

Остановившись посреди просторной горницы, Аленка опустила руки, и, не поднимая глаз, проговорила:

— Простите… Накажите, сколь надо!

— Сколь надо! Чтоб «сколь надо» — тут тебе, девка, до утра на лавке извиваться! Начисто кожу с зада снять лозинами!

— Вот и сними, батюшка! Только уж прости ты ее, негодницу! Ты не гляди, что молоденька — она у меня сеченая, крепко терпит!

— Так и вы глядите: сами пришли, чтоб потом мне укоров не было, мол, засек девку по всей строгости… Ладно, будь так! Детей да девок в моем дому нет, розги зазря не держу, так что иди, тетка, за прутами — вон нож на столе, а береза на задворках. Только режь пруты подлиньше да покрепче! Чтоб задницу проняло!

— Уж как есть секучие выберу, батюшка! — заторопилась тетка.

Когда она вышла, Матвеич — крепкий, не такой уж и старый еще мужик, приподнял рукой подбородок девушки:

— Ну, ты гляди у меня, молодайка! Как положу под розги, на попятный поздно будет! Я тебе не тетка — задницу твою щадить не резон!

— Сама пришла, — негромко и упрямо ответила Аленка. — Секите, сколь надо…

— Ну-ну… Задочек голенький, розга с посвистом! Кэ-эк прижжет по голышам, запоешь! Аль рот завязать?

Девушка отрицательно мотнула головой:

— Потерплю.

— А то гляди — можно и без порки. Так, для порядка постегаю задничку, тетку домой выгоню, а мы тут и грех твой исплатим… А, как?

Аленка упрямо замотала головой:

— Нет, батюшка, вы уж секите!

Мужик зло блеснул глазами:

— Ну, как знаешь, молодайка… Ступай в угол, помолись Богородице перед розгами. Чтоб терпенья тебе дала, порку вынести — уж располосую твой зад донельзя! Ступай, молись…

Аленка прошла в угол, под образа, опустилась на колени.

— Постой-ка! — громыхнул сердитый голос. — Поди-ка в угол поначалу, да сымай все с себя! Небось на правеж пришла, а не в гости!

Девушка стрельнула глазами, закусила губы. Но послушно встала, прошла в темный угол у печки и, лишь мгновение поколебавшись, через голову стянула платье. Взялась за подол нижней, тоже старенькой сорочки, вздохнула, и сбросила ее, оставшись совершенно обнаженной.

Даже в полумраке дальнего угла ярко светилось ее молодое тугое тело. Плотно прикрывшись ладонями, Аленка вернулась к образам. Опустилась на колени. Перекрестилась и, чувствуя на бедрах жадный взгляд хозяина, стала отбивать низкие поклоны, шепча жаркие слова Богородице-заступнице. Темный лик сурово говорил с иконы о муках грешных, об очищении…

Когда тетка вернулась, сжимая в руках здоровенный пук свежих березовых прутьев, Аленка еще стояла на коленях в углу под образами и негромко молилась. Не обращая на нее внимания, экзекуторы опустили принесенные прутья в чан с горячей водой.

— Ладно уж, первые пусть не вымокнут, зато уж попозжей хороша пойдет розга!

— Ну, иди на лавку, красавица! Кладись задом вверх да терпи — заработала!

— Слышь, негодяйка! — прикрикнула тетка. — Марш на лавку! Да гляди у меня, чтоб со всей силы терпела!