Долгий сон - Страница 130

К оглавлению

130

Усмехнулся, но уже не только глазами:

— Разрешаю. Все, теперь брысь!

Брысьнула. Но приснилась или нет, утром уже и не помнил…

x x x

…— Полковнику никто не снится… — тьфу ты, прилипло же!

Ночью спать надо, а не девок голых под ремнем рассматривать! Сон, это вещь такая, солдату надолго не дается.

— Соловьи-и, соловьиии, не буди-и-ите солдат!

Да что ты будешь делать чего тебя распело сегодня, старый хрен? Вроде не с чего…

Не ври себе, господин гвардии полковник! Скоро заверещит дверной звонок — и это будет не домохозяйка, которая изредка превращает холостяцкую трехкомнатную казарму в подобие уютного дома. Это будет она, глазастая девчонка с длинными стройными ногами, свалившаяся ему на голову года два назад. Свалившаяся в совершенно буквальном смысле слова — на дно оврага, где он с неторопливым наслаждением резал стайку тугобоких боровичков. Деловитым и спокойным движением вправил ей вывихнутую щиколотку, почти не задыхаясь, то ли довел, то ли донес до машины, изредка прекращая благодарные всхлипы и прочую смущенную балаболку. Ну и хрен с ними, с грибами — все равно соседям отдаст. Не самому же возиться…

Еще больше смутилась, когда довез к самому подъезду, обшарпанному, как и весь дом, как и весь захудалый район с покосившимися столбами, мрачной пьянью на лавочке и завистливыми глазами соседок: ишь ты, Настюха какого крутаря подцепила! Гля, не машина, а танк, там одна сигналка что жигуль по баблу весит…

Что-то мутное и перегаристое начало ворчать на лавке, чувствуя сутулыми плечами поддержку еще двоих таких же, с цигарками на нижней губе:

— Эй, а ты чего это тут! Наших девок, да? Гляди, сейчас вместе с твоей тачкой в асфальт закатаем! Откупился бегом, бля!

Настя торопливо возилась на сиденье, отыскивая ручку в незнакомой дверке и отчаянно краснела:

— Не обращайте вы на них внимания, я их сейчас сама, скотов мурлыжных…

Молча открыл свою дверку, молча помог ей выбраться. Подволакивая ногу, почти висела на руке, ловя ушами: ишь ты, блядушка, королевной под ручку! А вот мы те…

Что сделают «мы», услышать не успела — кажется, он даже не отпустил ее с левой руки, правой заткнув одну из слюнявых пастей. Невысокий, не молодой, совсем не плечистый, аккуратно перешагнул через тихо воющего на заплеванном асфальте урода и молча глянул на двух остальных, уже привставших с лавки.

Она не видела и не знала, как уже щелкнул на предплечье зажим готового к удару стропореза. Не видели и они, просто… Просто глаза в глаза — и сквозь недельное похмелье до мозгов, до печенок, до требухи гнилой дошло — в его глазах смерть свою прочитали. Спокойную, равнодушную и умелую. Бледно жевали цигарки, пока довел до подъезда. Прятали глаза, когда вернулся к машине. Торопливо закивали, когда он негромко бросил:

— Я потом подъеду, проверить. Если на нее плохо глянут… Я не сказал «тронут», я сказал «глянут»…

x x x

…Кому какое дело, что и как там было у них «в первый раз». Ну, в тот первый вечер, когда он объяснял ей разницу между коньяком «КВ» и «КС», когда она ну почти что не стесняясь и не путаясь в застежках, стаскивала джинсы и почти совсем без страха вытягивалась на тугой, ровной кушетке. Тугая на тугой, ровненько вытянутая на ровной… Ой, еще и накидки не было — голая на голой… Нет, страха не было. Ну, совсем чуть-чуть — и не от ремня вовсе! А от того, чтобы вдруг не подумал, что слабая, что трусишка, что ничего не умеет…

С ним было все по-другому — не суматошное мелькание скакалки в теткиной руке, когда петли полос расчерчивали все подряд — от шеи до коленок, даже сквозь тоненькую ткань сарафана просекая багровыми рубцами кожу.

Горячий стежок его ремня, второй, третий — и она наконец ушло о нервное, непонятное, сумбурное и Настя уплыла в свои сны и фантазии, словно со стороны глядя на саму себя. Старательная, голая, послушная, и над ней, с настоящим отцовским ремнем — настоящий мужчина. Не прыщавый пацан из соседнего подъезда, не алкаш дядя Витя, с ехидной ухмылочкой глядящий, как сечет ее проводом тетка, а какой-то свой… почти незнакомый, но СВОЙ!

М-м-м… — не стал спрашивать «больно?», просто стегнул слабее, и она сама удивилась, как сумела гневным движением бедер попросить-приказать-убедить: это стон не боли, это стон моей мечты…

Он понял. Он тоже был понятливый, как и она…

x x x

…— Полковника никто не ждет… — мурчал себе под нос, глядя сквозь редкий взмах дворников на прокисшую от дождя улицу.

Рассчитал точно — словно тогда, в памирском межгорье, когда надо было «ураганами» отсечь уходящую колонну остатков нашей заставы от мутного вала «народных мстителей». Он умел рассчитывать. До секунды. До метра. До кривой ухмылки очередного «хозяина гор» или нужных нам амбиций соседнего полевого командира. И мордовороты спецназа неловко мяли в руках береты, когда совсем не по-уставному приходили к штабу, чтобы поблагодарить за эти метры или секунды.

Она тоже неловко пыталась сложить вечно заедающий зонтик, когда растерянная, смущенная, ничего не понимающая от неожиданности, садилась к нему в машину. Когда отдышалась, спросил:

— Все в порядке? Никто и ничего?

— Нет-нет! Спасибо! Тут теперь боятся, что ваша банда приедет и всех уроет.

— Кто приедет???

Замялась.

— Ну, не знаю… Кто-то из наших блатарей сказал, что вы и есть тот самый Охрим…

Она впервые услышала, как он смеялся. Нет, он не смеялся. Он всхлипывал, он ржал, то откидываясь назад, то тыкаясь носом в руль, вытирал слезы, махал рукой и пытался что-то сказать.

130